Он продолжал кривить физиономию в жутковатой безумной улыбке, пока все лица соседей не исчезли из окон. Тут улыбка превратилась в гримасу ярости. Он поманил Гарри к себе.

Гарри сделал несколько шагов и остановился, чуть не дойдя до того места, где его шея опять была бы в пределах досягаемости.

— Чего ты этим добиваешься, а? Говори сейчас же! — потребовал дядя Вернон хриплым, срывающимся от злости голосом.

— Чем — этим? — спросил Гарри холодно. Он вертел головой то вправо, то влево, всё ещё надеясь увидеть человека, издавшего хлопок.

— Пальбой из неизвестно какой хлопушки прямо у нашего…

— Это не я, — отрезал Гарри.

Рядом с дядиным лицом, широким и багровым, возникло тётино — узкое и лошадиное. Вид у неё был сердитый.

— Зачем ты прятался под окном?

— Вот именно! Отличный вопрос, Петунья! Что ты делал под окном, а?

— Слушал новости, — мирным тоном ответил Гарри. Дядя и тётя обменялись возмущёнными взглядами.

— Новости слушал! Опять!

— Они каждый день другие, вот какая штука, — объяснил Гарри.

— Не рассуждать у меня! Я хочу знать, что по правде у тебя на уме! И не пудри мне мозги насчёт слушанья новостей. Ты прекрасно знаешь, что про твоё племя…

— Тише, Вернон! — выдохнула тётя Петунья, и дядя понизил голос (Гарри едва смог его расслышать):

— …про твоё племя в нашихновостях ничего быть не может!

— Это вы так думаете, — возразил Гарри. Несколько секунд Дурсли на него пялились, потом тётя Петунья сказала:

— Скверный лгунишка, вот ты кто. Что, спрашивается, делают эти… — она тоже понизила голос, так что следующее слово Гарри прочитал по губам, — совы, как не приносят тебе новости?

— Вот-вот! — торжествующе прошептал дядя Вернон.

— Посмотрим, как ты теперь выкрутишься! Думаешь, мы не знаем, что все твои новости ты получаешь через этих поганых птиц?

На мгновение Гарри заколебался. Не так-то легко было сказать им правду, пусть даже Дурсли не догадывались, как тяжело ему её сознавать.

— Совы… не приносят мне никаких новостей, — произнёс он бесцветным голосом.

— Не верю, — мигом отреагировала тётя Петунья.

— Я тоже, — сказал дядя Вернон с нажимом.

— Мы знаем: ты задумал что-то нехорошее, — заявила тётя.

— Ещё бы не знать, мы же не идиоты, — поддержал её дядя.

— Вот это для меня новость! — разозлившись, выпалил Гарри и, не дожидаясь новых высказываний Дурслей, повернулся, пересёк лужайку, переступил низенькую ограду и пошёл по улице.

Он попал в переплёт и знал это. Позже ему придётся предстать перед разгневанными дядей и тётей и держать ответ за свою грубость, но сейчас его волновало другое. На уме были более важные вещи.

Гарри не сомневался: хлопок прозвучал оттого, что кто-то трансгрессировал. С точно таким же хлопком растворялся в воздухе эльф-домовик Добби. Но возможно ли, чтобы Добби оказался здесь, на Тисовой? Неужели он прямо сейчас, в эту секунду следует за Гарри по пятам? Эта мысль заставила Гарри обернуться и окинуть взглядом улицу, но она была совершенно пуста, а Гарри точно знал, что Добби не сумел бы стать невидимым.

Он двинулся дальше, не слишком хорошо соображая, куда идёт: в последнее время он так много ходил по этим улицам, что ноги несли его к излюбленным местам автоматически. Через каждые несколько шагов он оглядывался. Гарри был уверен: когда он лежал среди тётиных засыхающих бегоний, рядом находилось какое-то волшебное существо. Но почему оно не заговорило с ним, не вступило в контакт? Почему оно прячется?

Подавленность его всё росла, и вот уже он ни в чём не уверен. Может быть, звук вовсе и не был волшебным? Может быть, дожидаясь хоть какого-то сигнала из мира, по которому он тосковал, он впал в такое отчаяние, что слишком остро реагирует на совершенно обычные звуки? Может быть, просто в одном из соседских домов что-то лопнуло?

Внутри у Гарри стало тяжело и тоскливо, и он глазом не успел моргнуть, как вновь накатило ощущение безнадёжности, которое мучило его всё лето.

В пять утра он опять встанет по будильнику, чтобы расплатиться с совой за номер «Ежедневного пророка», — но какой в этом смысл? Ровно никакого. Гарри теперь только проглядывал первую страницу и отбрасывал газету. Когда идиоты, которые её издают, поймут наконец, что Волан-де-Морт возродился, это будет ого-го какой заголовок, а до всего остального Гарри не было дела.

В лучшем случае сова могла принести письмо от друзей — от Рона и Гермионы. Но он давно уже не надеялся прочесть там какую-нибудь новость.

Но когда она произойдёт, эта встреча? Точной даты никто не называл. На поздравительной карточке ко дню рождения Гермиона написала: «Думаю, мы увидимся совсем скоро» — но как скоро оно, это «скоро», наступит? Насколько Гарри мог понять по расплывчатым намёкам, Гермиона и Рон были вместе — скорее всего у родителей Рона. Он с трудом мог перенести мысль, что они весело проводят время в «Норе», тогда как он попусту торчит на Тисовой улице. Он был до того на них зол, что выбросил, не открыв, две коробки шоколадок из «Сладкого королевства», которые они ему прислали на день рождения. За ужином, когда тётя Петунья подала ему вялый салат, он в этом раскаялся.

И чем же они, Рон и Гермиона, заняты? И почему он, Гарри, ничем не занят? Разве он не доказал, что способен на большее, чем они? Неужели о его делах уже забыли? Разве не он был тогда на кладбище, разве не он видел смерть Седрика, разве не его привязали к могильному камню и хотели убить?

«Не думай об этом», — жёстко сказал себе Гарри в сотый, наверно, раз за лето. Хватит и того, что кладбище постоянно является ему в ночных кошмарах. Хоть наяву без него обойтись.

Он повернул на улицу Магнолий и миновал узкий проход вдоль гаражей, где когда-то впервые увидел крёстного отца. Сириус по крайней мере понимает, каково ему сейчас. Новостей как таковых в его письмах, правда, было не больше, чем в письмах Рона и Гермионы, но лучше уж предостерегающе-подбадривающие фразы Сириуса, чем дразнящие намёки сверстников.

Что ж, думал Гарри, пересекая улицу Магнолий, поворачивая на шоссе Магнолий и двигаясь к полутёмному детскому парку, в целом он ведёт себя так, как советует Сириус. Во всяком случае не поддался пока искушению прицепить чемодан к метле и рвануть в «Нору» на свой страх и риск. Гарри считал, что очень даже хорошо себя ведёт, если учесть, как скверно ему сейчас, какое ощущение бессилия нагоняет это торчание на Тисовой улице, это лежание на клумбах в надежде услышать хоть что-нибудь проливающее свет на дела лорда Волан-де-Морта. Но унизительно всё-таки читать призывы к осторожности, исходящие от этого человека, — ведь он, просидев двенадцать лет в Азкабане, чародейской тюрьме, ухитрился оттуда бежать, попытался совершить убийство, за которое был посажен, и улетел на угнанном гиппогрифе.

Гарри перемахнул через запертую калитку парка и пошёл по выжженной солнцем траве. Парк был так же пуст, как улицы. Дойдя до качелей, Гарри сел на единственные, которые Дадли и его дружки ещё не сломали, обвил рукой цепь и задумчиво уставил взгляд в землю. На клумбе у Дурслей уже не спрячешься. Завтра придётся искать другой способ слушать новости. А пока что впереди была ещё одна беспокойная, тяжёлая ночь: если не кошмары с гибелью Седрика, то длинные тёмные коридоры, ведущие в тупик или к запертой двери. Ночью мучительные сны, днём ощущение, что ты пойман в ловушку, — Гарри считал, что одно с другим связано. Часто старый шрам у него на лбу неприятно покалывало, но он не обманывался: это едва ли могло заинтересовать Рона, Гермиону или Сириуса. Раньше предостерегающая боль в шраме говорила о том, что Волан-де-Морт становится сильнее, но теперь, когда Тёмный Лорд возродился сполна, они в ответ на жалобу, наверно, только напомнили бы ему, что в этих ощущениях нет ничего нового. Из-за чего шум поднимать? Тоже мне, удивил…